DOMINIC GABRIEL MULCIBER
ЧИСТОКРОВНЫЙ — 21 y.o.:13.01.1958 — ПОЖИРАТЕЛИ СМЕРТИобразование.
род деятельности.
Хогвартс, Слизерин’75
Охотник Стоунхейвенских Сорок
способности, таланты, увлечения. Хорошие оценки далеко не признак ума и Мальсибер прямое тому доказательство.
Возглавляя топы по успеваемости, он умудрился не вынести из школы практически ничего, кроме въевшихся в подсознание тайн запретной секции и раскрепощенного нрава.
И фривольная близость порока всегда была ему ближе, чем та же трансфигурация. Он не бездарь, но к знаниям лежит отнюдь не интерес.
Неплохо разбирается в боевой магии, травологии и нумерологии, весь свой талант в трансфигурации спустил на всякую ерунду (например, чтобы создать идеальную поддельную грудь), а его зельями можно только травить и взрывать неугодных.
Довольно серьезно увлечен прорицаниями, имея просто редчайшее отсутствие способностей к этой тончайшей материи волшебства.
Темным искусствам посвящал большую часть своего времени.
Разбирается в музыке, изобразительном искусстве, умеет танцевать, фехтовать и кататься верхом (что, разумеется, не пригодится, зато какой статус). Со школьной скамьи играет в квиддич. Охотник. Собственно, играл бы паршиво, не сделал бы это своей профессией.
Его особенность — угадывать, что хочет услышать человек. Больше эмпатия и психология, чем волшебство, но каждый раз до мурашек, до холода и взмокшего лба.
Несмотря на смазливое личико и благородное происхождение, его привычные компании — маргиналы, богемные мятежники, воры и уличные бандиты.
Наследственная жестокость сподвигла научиться бить грамотно.
родственные связи.
отец: Данталиан Мальсибер
мать: Силис МальсиберБыть Мальсибером — не быть способным изливать свою душу. Преамбулой основного действа снова станут крики.
Крики, вобравшие в себя многовековую историю о величии, богатстве, славе, кровосмешении, древней магии и добровольном принятии ажурной лжи за истину. В каждом из этих криков/воплей/стонов есть своя неподражаемая, ни с чем не сравнимая боль: о смерти, о рождении, о неудачах, о правде.
Кричать куда проще, чем высказаться, ведь говорить — вонзать в грудь собеседника острую спицу, на которую и придется наматывать нити своей истории в паре-тройке плешивых актов.
Так что кричи.
Кричи, чтобы я тебя услышал.
Акт I
-They-Рецепт идеальной жизни, выверенной по всем стандартам: престижная работа, красавица-жена, оберегаемые традиции, наследник и безупречная репутация.
Они улыбаются приветливо, слегка надменно и прячут свой маленький секрет, расцветающий фиалками на коже, под дорогой одеждой цвета спекшейся крови.
Алый и чёрный — цвета фамильного герба, цвета страха и ненависти, вставленные в симпатичную рамку из древнего дуба.
У Мальсиберов все всегда под контролем. Мальсиберы хладнокровны и вежливы, точно оживший фундамент Ватикана.— НЕ СМЕЙ ОТ МЕНЯ ПРЯТАТЬСЯ, ЩЕНОК!
Громоподобный голос отца достигал самых дальних и тёмных уголков поместья. Домовые прячутся по углам, не желая снова участвовать в отеческой расправой над единственным /выжившим/ отпрыском.
Матушка уже уползла в свое логово, собирая горестные всхлипы в хрустальные склянки и прижимая их к посиневшей груди.
А Доминик вкладывает свои вдохи и выдохи в душные гобелены, умоляя столетних духов не выдавать его местонахождение, пытаясь убедить их, что он больше не будет спорить с отцом при посторонних, больше не будет прикасаться к сладкому до ужина, больше не посрамит семейную честь своим неопрятным видом, больше не будет смеяться, даже если в усах старика Уилкиса застряла спаржа.
Никогда больше не будет смеяться.
Решительным ударом в спину крошка Доминик целует лицом стену и тут же оказывается вздернут за плечи прямо перед лицом своего прародителя, наставившего палочку в тощую грудь ребенка.
— Шесть лет разочарований, Доминик,- Каждое слово врезается в память жгучим стыдом — Целых. Шесть. Лет.
Мать скулит раненой банши из своего будуара и царапает паркет. Доминик смотрит в озверевшее лицо отца и старается хотя бы не плакать.
— Ты же не хочешь, чтобы седьмой год стал последним?
— Нет, отец…
С каждым всхлипом в широко распахнутых от злости глазах распознаётся кислотой отвращение.
— Прошу прощения…. Этого больше не повторится…
Они не должны плакать.
Они не должны просить прощения.
Они Мальсиберы.Гул очередного банкета ослабляет неустанный родительский контроль, но Доминик стоит в стороне от шумных отпрысков чистой крови; ангельской красоты личико, идеальная осанка, зализанные французским пробором волосы, белоснежные гольфы, блестящие туфли. Прижимает к груди томик истории искусств и молчит. Каждый взрослый находит нужным отметить: «чудо, а не ребенок».
Идиллия разрушается в один момент, когда золотой мальчик падает на траву, сбитый комком из рук, ног и вишневого пирога. Хохот, липкие пальцы, стоят против солнца и хвастаются, пытаясь поднять.
— Привет, я Ивен! Нам с ребятами нужен четвёртый для игры, ты как?
Они — Мальсиберы. Они держат лицо, они не сближаются с людьми больше положенного, они не тратят время на глупости…
Мальсиберы должны….
… Мальсиберы обязаны…
Доминик в порыве отчаяния хватается за протянутую руку, как за спасательный круг, решая свою судьбу раз и навсегда.Акт II
-He-«У заплутавших детей полевые цветы прорастают через глазницы»
Он говорит это медленно, со спокойствием педагога начальных классов, со знанием дела [наблюдал две недели, как гниющая плоть превращается в грунт], с восторгом ребёнка, понявшего, как работает солнце.
Эйвери снова свесится из окна их импровизированной крепости на дереве, а Розье, смешно царапая свои колени, пододвинется ближе.
Он знает, что это за дети.
Он знает, по чьей вине они заплутали.
Маленький Ивен знает все, кроме одного: как далеко малыш Мальсибер (золотой мальчик, папа_будет_в_ярости мальчик) способен зайти в этой опасной игре.
«Красивые такие! Лиловые, на тонком стебле! Я могу показать, там и запах уже не такой сильный…»
Восторженный социопат. Кровожадный мечтатель, попробовавший пирожные с кремом только лишь в десять и без памяти влюбившийся в них.У детей все просто.
Дети не участвуют во взрослых играх, даже если являются фигурами на поле. Детям не нужны разговоры о полезных знакомствах, о долгоиграющих схемах взаимовыгоды и стратегической важности сохранения чистоты крови.
И мальчишки носятся по саду любой их трех f. с самым счастливым гоготом. Они хватаются за метлы, цветные книжки и распускающиеся огненными хвостами шутихи. Они снова обижают своим невниманием крошку Присциллу и одним из самых важных правил своего джентльменского клуба. [Разумеется, она не раз отомстит за такое потрясающее пренебрежение].И в разъедающей тоске 68-го он (совсем еще мальчишка) осознает, насколько далек стал от «мы — Мальсиберы». И столь сильно хотелось поскорее попасть к своим, в Хогвартс, сколь сильно хотелось сровнять с землей фамильный особняк, чтобы не чувствовать яростный жар воспитательных мер отца и липкий холод унизительной жалости матери.
Всего год.
Он сможет проглотить молча всего один год.Слизеринская гостиная взрывается в год поступления. И взрывается практически буквально, разделяя молодое ликование студентов, принимающих в свое гнездо еще одного студента. Боевое крещение ознаменовалось запахом гари, грязной руганью ошалевшего от такой неописуемой наглости старосты и крепкими объятиями самых настоящих, самых близких, самых сумасшедших.
Самых лучших.
Он ныряет с головой, погружается глубоко, желая захлебнуться этими невероятными впечатлениями, впечатывая в память каждый день, проведенный в Хогвартсе. Точно понимал, поджелудкой чувствовал, что это _лучшие_ годы его жизни.
И его нельзя не заметить: яркий и горячий, как Святая Инквизиция, голодный до жизни, как дементоры и бескомпромиссный, как Визенгамот в пяти своих пересобраниях.
Доминик был повсюду; бельмо на глазу, дар и проклятие в своей наплевательской одаренности, обворожительный, как сам Дьявол, ядовитый, как белладонна.
За оценки отвечал шарм и страх в побелевших шрамах на предплечьях.
Страх, с которым придется столкнуться каждое лето, вернувшись в стены родного дома.— Как это, блять, понимать?!
Мальсибер вальяжно развалился в кресле, закинув ноги на стол, где уже сидел Эйвери. Но Розье ждал ответа на свой вопрос, переводя взгляд с одного друга на другого. Он даже удостоил взглядом Северуса, зарывшегося сальным носом в конспекты. Надо сказать, что это Ник притащил этого соплежуя в «закрытый клуб» смеха ради.
— Я слышал, что произошло с этой… этой… — Розье не вспоминал имя. Просто не мог заставить свой язык вытолкнуть имя грязнокровки.
Снейп шелестит едва слышно, пытаясь как-то сбавить напряжение, повисшее в гостиной:
— Мэри МакДональд…
Этот слюнтяй, вечно бегающий за мерзкой Эванс доводил до точки. Шипение Ника обрывается, когда Эйвери сжимает его голень и качает головой. Сейчас совсем не время для очередной тирады о том, что у грязнокровок не только грязная кровь, но и грязный рот. Не время распыляться на свои личные язвы, зудящие под гниющим нутром.
Не сейчас.
— С ней ничего не случилось, нас прервал птичий староста, — Беспечность и презрение, сквозящие в голосе Мальсибера обескураживают. Розье стягивает губы тонкой нитью, — Ивэн, послушай! Она…
— МИСТЕР МАЛЬСИБЕР! МИСТЕР ЭЙВЕРИ! — Староста школы с торжествующей улыбкой смотрел мне прямо в глаза. Уверен, что он даже на Рождество никогда не был настолько довольным, — В кабинет к директору.
__________________— Профессор, это была всего лишь шутка! — У Доминика на лице отпечаток искренней невинности.
Если бы это была не шутка, то Мэри пришлось бы искать по частям.
— Мистер Мальсибер, свидетели утверждают, что Вы с Вашим другом насильно тащили бедную девушку…
— Да хрена гоблинского!
Ник хлопает руками по директорскому столу, отпихивая пытающегося его утихомирить Эйвери. В нем клокочет столько гнева, что он совсем не слышит тяжелых шагов за спиной.
— Доминик, как ты себя ведешь?
От тихого баритона за спиной сводит желудок, весь гнев остывает, стекая постылым ужасом вдоль позвоночника. Сердце ухает, как в колодец, ноги подкашиваются и парень падает в кресло, не решаясь обернуться.
Эйвери пытается сжать дрожащую руку друга.
Он пытается быть рядом.
Лучше бы отчислили.Он обретет себя, когда перестанет молча зализывать раны.
Когда перестанет прятаться с Присциллой по углам потому, что только она имела право видеть, как он зажимает голову руками и плачет. Когда перестанет сжигать свои письма Ивену, называя себя лжецом, недостойным, жалким…(и бесконечные эпитеты, нацеленные на разрушение покрытого коррозией стержня).
Когда перестанет прятать темные мысли в стол и откроет ящик Пандоры.
Он — Доминик, сын Данталиана Мальсибера, сердце и катализатор r.a.m.
Он — будущий Пожиратель Смерти.Акт III
-You-Теперь это всегда будет с тобой.
Такие осадки не смывает обливиейт или даже кислота.У матери редкие, тусклые волосы, мутные глаза и диатезная кожа (бледная до синевы просвечивающих жил). Она сражалась с демонами в своей голове так долго, как только могла. Она была одна на этой войне, в которой муж преклонял колено перед Темным Лордом, а сын стягивал шкуру с домашнего пуделя голыми руками, наживую.
И ты всегда будешь помнить ее именно такой: слабой, изломанной, замотанной в бесконечные платки и страхи. В последние два года она пыталась пробить головой невидимые стены вокруг себя, пыталась вытравить крыс, скребущих по ребрам изнутри.
Ты просто ей помог, в этом нет ничего страшного.
Ты просто подтолкнул ее, захлебывающуюся в истерике к мраморным перилам и легко перекинул почти невесомое тело на могильный мрамор холла.
У матери редкие волосы, слипшиеся от крови из пробитого черепа. У матери за глазами кристаллизуется понимание и вина.Ты диазоний. Одно неверное прикосновение и взрывом сносит окрестности.
Отец теряет контроль, ведь молодая кровь пряная, молодая кровь с порохом, напалмом и огневиски. Доминик тянет власть из собственного отца, как тянул жизнь за жилы из матушки [покойной].Пульсирующий зрачок дышит опиатами, горячие руки вытягивают на слепящий свет изумрудных языков зачарованного пламени.
Время карамелизуется на самых острых углах, когда твои друзья негромко смеются над очередной байкой, рожденной из неуемной юношеской нежности, щедро приправленной сплетнями об амурных подвигах молодого Мальсибера.
— Тебя нарекут королем педиков, Ник, точно тебе говорю…
И ты смеешься, поправляя невидимую корону, жеманно причмокивая жирными от клубничного крема губами:
— Черта с два! Я обручусь с Эйвери. Шах и мат!
Секундная пауза перед тем, как все парни взорвались хохотом (Уилкис даже сполз под стол, хватаясь за живот). Сам Эйвери невозмутимо вытолкнул сизый дым из легких и скривился:
— А, ну да, это спасет ситуацию…
— Да блять! Я имел в виду… Придурки!Революция — пандемия магической Британии.
Ты подхватываешь ее легко, играючи и разгорается еще сильнее, еще ярче, опаснее.
Это страсть, одержимость и неутихающее желание заклеймить себя клятвой верности, выжечь клеймо преданности, как знак истиной любви.
Разговоры о Пожирателях начал Ивен, но именно ты поставил под угрозу собственную жизнь и безопасность, забираясь все дальше в черные дебри той магии, от которой открещивается каждый благопристойный волшебник.Твое скандальное буйство к последнему курсу готово было пробить дно Тартара. Доходило до того, что тебя не мог остановить даже Розье.
Как-то прямо во время матча против Гриффиндора ты выхватил на лету биту из рук своего загонщина и кинулся избивать чужого.
Тот, по неосторожности, запустил бладжер в Розье, едва не сломав ему руку и, разумеется, должен был заплатить за это собственной. Гриффиндорец еще месяц лежал в Больничном Крыле, а тебя отстранили от игры.
Энергию следовало куда-то выпускать, однозначно.— Что у нас там?
Пустой класс был защищен всеми доступными нам чарами — никто ничего не услышит, никто не зайдет…
Эйвери через кого-то достал огневиски и мы с Розье успели изрядно нажраться. Как самому Эйвери удавалось не пьянеть так и осталось загадкой.
— Ну, мне бы хотелось опробовать что-то из Запретного, — Розье говорит лениво, но я знаю его слишком хорошо, чтобы понять истинный градус интереса.
Он размазывает жир с куриной ножки по столу (для кого, спрашивается, я запугивал домовых эльфов и грабил кухню?!) и тоскливо так вздыхает.
В голову мне приходит гениальнейшая мысль, зрачки расширяются.
— Круциатус подойдет, Ив?
— Ник, не надо, — Эйвери пытается выхватить у меня бутылку, но я в несколько глотков осушаю её.
Понадобится вся имеющаяся в наличии смелость. Но я давно жаждал найти пределы собственной выносливости.
И Розье знал это.
Стаскиваю рубашку через голову, немного шатаюсь. Убираю волосы с лица и расставляю руки в стороны, криво ухмыляясь, не отрывая провоцирующего взгляда от друга. Тот секунду мешкает, потом спрыгивает с пыльного стола, вытирая пальцы о брюки, достает свою палочку.
Я закрываю глаза, чтобы не видеть, как дрожит его рука.
Голос Эйвери тонет в моем крике, когда боль разрывает на части...Розье пытался вразумить помешавшегося друга, который вымещал свою злость и разочарование на всех, кто смел косо посмотреть даже. Ивэн говорил, что до окончания школы осталось совсем немного, что потом они найдут способ договориться с отцом Доминика, стоявшим между тобой и Пожирателями Смерти.
«Или избавиться от него».
Последняя фраза Ивэна как разряд тока. Он нашел выход. Очевидный выход, который следовало заметить давно.Данталиан Мальсибер — один из первых приспешников Темного Лорда — стоял перед своим хозяином. Ближний Круг замер в молчании, не сводя напряженных взглядов с действующих лиц. Представление походило на фарс, на шутку, готовую вот-вот вырваться из-под контроля.
Это было дерзко, опасно и, вероятнее всего, необычайно глупо. Но кровь ударила в голову, отступать было поздно.
Он уже следит за тобой. Он ждет, какую карту ты разыграешь последней.
— Темный Лорд, я хочу представить Вам своего сына, Доминика.
Ты стоишь за спиной отца, а твои губы шевелятся в такт его словам.
Еще немного и сердце пробьет грудную клетку.
Никогда в жизни ты не был _настолько_ горд собой.
Никогда в жизни тебе не было _настолько_ страшно.Ведь Лорд смотрел прямо на тебя.
Смотрел и скалился.
А ты так и не смог опустить палочку, пальцы словно окаменели, а в голове стучало только одно.
Империус. Империус. Империус. Империус. Империус.В конце концов, ты прожил слишком короткую жизнь, чтобы стать кем-то более значимым.
Акт IV
-Me-— Быть Богом крайне утомительно, не находишь?
Наши отношения — затяжной прыжок в бездну. Сраная рекурсия, в которой ты снова и снова хватаешься за его руку в надежде, что в этот раз он не ускользнет, не растворится в мираже утреннего тумана.
С тех пор, как я предал человеческое, даже секс перестал приносить удовольствие. Ведь именно ты сказал мне, что я размениваю себя на медняки, как дешевая шлюха.
Уверен, ты не желал задеть.
Да я и не в обиде.
Я выскребаю землю из-под ногтей, стараясь не думать о том, как излюбленное развлечение превратилось в грязную работу.
— Считаешь нас Богами, Ник?
Нас?
Нет, Ивен, не нас…Я играю в квиддич по привычке. Это так же естественно, как дышать или трахать очередную безмозглую куклу. Это естественная часть твоей жизни.
Как вечера под вино с Присциллой, которая не будет тебя спрашивать, зачем ты, черт возьми, столько пьешь или почему ты настолько ненавидишь подружку Розье. Она с удовольствием выслушивает твои эзотерические бредни, не пытаясь превратить суеверия в блядский цирк.
— Нам никогда не стать счастливыми, Эрна…
— Возможно, проще запретить быть счастливыми остальным?
Как вечера на вашей общей квартире, когда вы напиваетесь после очередного задания Лорда. Вы словно не знаете [не хотите знать], что вас держат за цепных псов, не доверяя сокровенного.
Оно вас даже не нужно.
Вы — одержимая чистая кровь. Ртуть по венам, слепая идеология в сердце, змея на левом предплечье.Пошлая мода на благородство стоит поперек глотки. Каждый второй готов принести себя на баррикадный алтарь, во имя какой-то там великой цели, во имя лжи всесильного Альбуса, во имя мира.
[А в чем между вами, собственно, разница?]Но мое сердце стало просто огромным, оно давно вышло за пределы тела. В моем сердце серебряный кортик с выгравированными инициалами моей самой страшной тайны. Тайны, которая далека от принятия настолько, что даже не ловится, не формируется, не видится.
— Пообещай, что не умрешь.
— Последний же враг истребится, Ник…
«
EVAN LIROY ROSIER
ЧИСТОКРОВНЫЙ — 22 y.o.: 05.07.1957 — ПОЖИРАТЕЛЬ СМЕРТИ
образование.
род деятельности.
Хогвартс, Слизерин
известный охотник Стоунхейвенских Сорок
способности, таланты, увлечения.
Единственные два предмета, которые интересовали младшего Розье в школе — это ЗОТИ и квиддич. И после предсказания, как ни странно — Астрономия. И все же главная любовь Ива — это Темная магия. Их отношения длятся уже пять лет. До мастерства ему, конечно, очень далеко, но и зелёным мальцом его уже не назовёшь. Ив не особо любит непростительные, но при необходимости сможет использовать Круцио или Аваду. С Империо всё сложнее, это не его проклятье, не даётся ему, но Ив особо не сожалеет об этом. Его любимые заклинания завязаны на стихии огня, с которой он себя и ассоциирует. Изучая что-то новое в области Темной магии, Ив становится на удивление усидчивым и сконцентрированным. Ему никогда не давалась Трансфигурация, а на Зельях Ив испортил не один десяток котлов. Зато некоторые бытовые чары он использует довольно часто — например, заклинания, позволяющие привести одежду в надлежащий вид или убрать пятна крови. На метле держится естественно и легко. Также он умеет аппарировать.родственные связи.
Отец: Роберт Розье (один из ближайших последователей Темного лорда) - Член министерского совета, судья расширенного состава Визенгамота, внештатный автор-эксперт "Трансфигурации сегодня", эксперт-консультант по вопросам трансфигурации и чар, владелец обширных земельных угодий на северо-востоке от Бристоля, владелец виноградников и винодельни в Аквитании под маркой "La rose d'Aquitaine", владелец крохотной французской сыроварни "Remy".
Мать: Летиция Розье - светская леди и меценат.
Сестра: Вивьен Розье.
Дядя и крестный: Антонин Долохов - официально: владелец аукционного дома «Carpe diem» и букмекерской конторы в Лютном переулке, инвестор и меценат. Подпольно: глава объединения контрабандистов.
ИСТОРИЯ
— Да подожди ты!
— Не пихайся!
— Чей локоть упирается мне в ребро?!
— Ив, поменьше бы ты налегал на мамины булочки!
— Ты че охренел гнать на мамины булочки! Сам в прошлый раз упорол тарелку!
— Да тише вы! Идет!
Все трое тут же замерли и притаились.
Все началось с вопроса: "Почему Яксли такой суровый?". Они не поленились встать пораньше после скучнейшего светского мероприятия, собравшего в поместье Блэков кучу родни и друзей, чтобы пробраться в ванную комнату и увеличить изнутри пространство небольшого шкафа для белья так, чтобы в него могли поместиться все трое.
Дверь в ванную открылась. Хмурый Яксли зашел внутрь, послышался звук открывающегося крана, зажурчала вода — сперва в раковине, затем более звонко в душе. Одежда упала на пол. Иву пришлось пихнуть Сиби в бок, чтобы тот не так налегал на хрупкую дверь шкафа. Все-таки был риск, что она не выдержит веса двух двадцатидвухлетних и одного двадцатиоднолетнего навалившегося детины.
Звук воды стал более глухим — Яксли ступил под струи воды. Ив почти ничего не видел, оттесненный друзьями от щели, через которую открывался обзор на всю комнату. Кажется, раздался щелчок открывающегося зелья для душа. В этот момент все трое переглянулись, взглядом соглашаясь, что пора.
Сиби беззвучно произнес заклинание и почти сразу послышалось изумленное "Хм, какого хрена?", а после ругань Яксли, не понимающего, что происходит.
Все трое не выдержали и, разразившись смехом, вывалились из шкафа вместе с его содержимым, которое до этого Эйвери бережно удерживал в руках. Шокированное и разгневанное лицо Яксли вызвало очередной приступ смеха. Тот стоял в чем мать родила, измазанный непонятной кислотно-зеленой жижей и прилипшими к волосам ладонями. Увидев источник своих бед, он рванул на идиотов, устроивших ему такую подставу, но не устоял на ногах и распластался на кафельной плитке. Дальше испытывать судьбу не стоило. Розье схватил чужую волшебную палочку и одежду, валявшуюся на полу, а Мальсибер и Эйвери забрали полотенца, даже то, что предназначалось для ног, и хохоча, словно дети, побежали прочь, оставляя открытым дверь в ванную.
Их смех и отборные маты и проклятья от Яксли разбудили все поместье Блэков, мирно отсыпавшееся после затянувшегося вечера.***
Да, точно тот двадцатидвухлетний детина, который Ив — это я. Даже не представляю, какое первое впечатление у вас сложилось, но вы бы видели лицо Яксли. ЭТО того стоило.
На самом деле я очень люблю все эти семейные сборы, вечера и посиделки. И семью свою люблю. Иначе и быть не может.
Свое детство я вспоминаю с теплой трепетной ностальгией. Оно проходило в нашем родовом поместье на юго-западе Англии неподалеку от Бристоля, мы излазила его с друзьями вдоль и поперёк, изучив едва ли не каждый кирпич многовековой кладки. Немного утрирую, но чудо, что оно выстояло и пережило детство младшего Розье. Хотя порой локации менялись с учетом армии чистокровных родственников, любимых бабуль и дедуль, дядюшек, тётушек, кузин и кузенов. Я рос в любви и заботе, привыкший к окружению множества статусных людей, не воспринимая их таковыми, семья всё же. Меня обошли стороной неизгладимые детские травмы, разве что пару шрамов после веселых игр. Я был очень подвижным, жизнерадостным, открытым ребенком и требовал особого внимания к себе, нередко доводил до истерик домовых эльфов, шкодил во время светских вечеров, сбегал с частных домашних уроков и постоянно искал приключения на свою пятую точку, исследуя этот бескрайний мир с парой верных друзей детства.
Если вспомнить об участии родителей в моем воспитании, то большую часть времени я проводил с мамой, и даже мысли о ней согревают сильнее жаркого костра. Вспоминая себя в те годы, я вижу мальчишку, для которого теплая, но сдержанная улыбка mama самая красивая на свете, а главная катастрофа в жизни — это опечалить её своими выходками. И что самое смешное, что мало что поменялось с тех пор. Я не боюсь общественного порицания, смерти или Азкабана, бесстрашно готовый убивать и погибать за Лорда и Идею, но с детским ужасом стараюсь не думать о том, что об этом может подумать мама.
Что же касается отца, то он часто бывал в разъездах. Но, тем не менее, он всегда оставался и остаётся главным авторитетом. Именно с ним связаны самые запоминающиеся моменты детства. До сих пор, переполненный гордостью и ликованием помню, как отец брал нас с Эйвери и Сиби на охоту (хотя, кажется, не очень то он и любил это занятие), нашего первого пойманного вальдшнепа или поездку в Лондон на папину работу, не смотря на то, что, по сути, там было скучно, и несколько часов мне пришлось просидеть в невзрачном кабинете, пока papa занимался каким-то своими делами, из-за которых собственно и приехал.***
Охапка желто-красной листвы фейерверком разлетелась над головой Ива и стала плавно опускаться на землю. Отдельные листья попадали за шиворот его мантии и застревали в растрепавшихся волосах. Улыбнувшись золотому листопаду, он подхватил с травы другую аккуратно собранную кучу листьев и подкинул её в сторону Эйвери, не желая оставаться в долгу. Радовало, что редкий солнечный день выпал на выходной. Можно было гулять и развлекаться, не заморачиваясь по поводу уроков. Хотя у некоторых и в будние дни от этого голова не болела.
Розье и Эйвери удивленно раскрыли глаза, увидев, с какой огромной охапкой листьев на них несется смеющийся Уилкис, поэтому, не сговариваясь, переглянулись и с криками "Спасайся!" побежали прочь от чересчур рьяного сокурсника. Веселый хохот эхом разносился по школьному двору, и порой на разноцветную баталию с завистью поглядывали проходящие мимо ученики.***
В одиннадцать лет, как и ожидалось, я получил приглашение в Хогвартс, но несмотря на то, что всё оставшееся лето я хвастался этим, гордо представляя себя взрослым волшебником, расставаться с семьей, особенно с мамой, оказалось очень трудно, и первые недели тоска по дому не позволяла мне в полной мере насладиться своей новой «взрослой» жизнью, даже несмотря на то, что Эйвери был со мной, а половина Слизерина и вовсе состояла из родственников. Наверное, тот осенний день стал первым, когда я по-настоящему расслабился, поэтому и отпечатался в памяти столь ярко, что первым вспомнился при мысли о Хогвартсе.
Все время учебы в школе, я был истинной занозой для многих преподавателей и студентов. Например, на втором курсе прожег пол и ковер в гостиной факультета, отмечая поступление на Слизерин Сиби. Общительный, непосредственный и инициативный, я состоял в сборной Слизерина по квиддичу и даже как-то раз на спор с Эйвери и Сиби вступил в хор Флитвика, правда не задержался там надолго. Мне было чуждо одиночество, хотя я особо не сближался по-настоящему ни с кем, кроме тех, кого знал с пеленок и разве что с Северусом Снейпом.
Что ещё рассказать о школе?
В то время в Хогвартсе училась старшеклассница по имени Сивилла. Трелони. Кажется, многие считали её странной, не от мира сего. Мне же она ничего плохого не делала и даже пару раз помогала, залечивая мелкие ссадины. Наши случайные встречи заканчивались миролюбивой болтовней, и потому однажды мне совсем не понравилось, как другой мальчишка смеётся над ней, доводя до слез. Я вступился, не задумываясь и даже не представляя, что чей-то разбитый нос изменит мою жизнь и станет переломным. Уж простите за тавтологию. Страх, вызванный дурацой дракой, спровоцировал у Сивиллы какой-то странный приступ. Ее глаза закатились, и не своим голосом она начала нести несвязный бред, в котором отчётливо прозвучало "когда планеты встанут в ряд, волк света(здесь будет замена на патронус Муди)тут же съест тебя, он победит тебя в бою, оставив око на краю", а после Трелони непонимающе уставилась на нас и, промедлив мгновение, убежала прочь. Только после после этого до меня дошли слухи о её даре прорицания. Сиби с Эйвери ещё долго подкалывали меня этим случаем, придумывая страшилки, но не воспринимали случившееся всерьёз. В отличие от меня. Её слова запали в душу и никак не выходили из головы. И однажды, болтаясь с друзьями на площадке Астрономической башни, я решил опровергнуть смех Сиби и Эйвери, забрался на тонкий парапет, поднялся на ноги, едва удерживая равновесие, раскинул руки в стороны и повернулся к ошарашенным друзьям, выдав беспечное: «А что если она права? Значит, сегодня я не умру? Давайте проверим?».
Был ещё один случай на шестом курсе. Как раз накануне рождественских каникул. Я едва не угробил по глупости семикурсника с Гриффиндора, ведомый всё той же одержимостью «а давайте проверим?». От скуки я развел на спор этого бахвалистого пацана. Я знал, что гордость не позволит тому отказаться. Идея была опасной, но тогда я не задумывался об этом, да и сам рисковал не меньше. В итоге ученик провалился под лёд едва замерзшего озера. Хоть я и бросился спасать недавнего соперника, но в растерянности вряд ли чем-то смог бы помочь, несмотря на то, что готов был прыгнуть следом в ледяную воду. К счастью нам повезло, что неподалеку от шумного действа, собравшего толпу студентов, проходил преподаватель, который предотвратил трагедию. После этого события я впервые оказался в кабинете директора, тогда же мама с папой узнали и о других неизвестных им ранее сторонах жизни сына: о «неподобающей грубости шуток, нарушении субординации, порче школьного имущества, игре в покер и о злоупотреблении огневиски в Хогсмиде». Вот это точно было Катастрофой с большой буквы. Родители устроили грандиозный скандал, впервые в жизни повысив на меня голос, а я впервые пытался неумело и абсолютно без шансов противостоять им и огрызаться, почти сразу замолкая, нарываясь на строгие взгляды. Я искренне страдал, что расстроил mama и разочаровал papa, но спустя время успокоился и просто стал осторожнее.***
Чертовски холодная и тихая ночь. Промозглый ветер вынудил поднять ворот полупальто. Помогло плохо, и Ив невольно поежился, но улыбнулся, случайно зацепившись взглядом за трясущееся тело пижона, посмевшего ухаживать за девушкой, которая нравилась Эйвери. Где-то вдалеке ухнула сова, и этот чудак в страхе вздрогнул, роняя маггловскую лопату из рук. Он попытался выбраться из ямы, которую успел выкопать за прошедшие двадцать минут, но Сиби шутя поймал его за ворот грязной рубашки и толкнул назад.
— Какой-то он хиленький, — усмехнулся Ив, словно третьего из них не существовало. Он закурил, засматриваясь на то, как друг вновь скучающе обнимает свою биту загонщика. — Что она в нем нашла? Копай. Чего остановился?
Последние слова все же предназначались неудачливому ухажеру. Розье и Мальсибер казались спокойными и невозмутимыми, и лишь ветер мешал им до конца расслабиться и получать удовольствие от ночной прогулки.***
Была у меня еще одна сторона учебы в Хогвартсе, которая к счастью так и осталась нераскрытой. Запретный плод всегда сладок, а для максималиста и идеалиста вроде меня Темная магия стала истинным камнем преткновения. Наверное, трепетнее в то время я относился разве что к своей матери. Вместе с друзьями мы стали изучать эту тайную науку год за годом, вдохновляясь слухами о Пожирателях Смерти и мечтая когда-нибудь вступить в их ряды. Обучение также сопровождалось физическими тренировками, участием в дуэльном клубе и более тайными дуэлями с применением довольно серьезных проклятий. Не обходилось и без травм, но разве такая мелочь способна остановить того, кто верит в свою неуязвимость. Словно слепые щенки шаг за шагом мы учились огрызаться и показывать свои зубы, идеализировали тех, кто шел против системы и мечтали стать одними из загадочных хозяев Чёрной Метки, которая все чаще красовалась над домами тех, кто переходил дорогу нашим героям. Мы были очень увлечены, горели этим. Верили без капли сомнений, что всё в этом мире когда-нибудь будет принадлежать только нам, если мы последуем за своей мечтой.
Ничто, конечно, окончательно не спасло нас с друзьями от скучной взрослой жизни. И все же закончив школу, я пошел по пути меньшего сопротивления, хотя даже на таком пути мне как-то повезло в покер, и я выиграл закладную на необычную "квартирку". В общем я занялся тем, что давалось лучше всего после Темной магии — квиддичем и прошёл отбор в команду Стоунхейвенских Сорок, заняв позицию охотника. И к тому времени мы с друзьями стали ещё ближе к своей мечте, вступив в ряды Пожирателей Смерти.
ХАРАКТЕР
Веселый крестный для деток близких друзей и обаятельный сосед для местных маглов. Такой он в повседневной жизни. И все же не все так просто и однозначно. Ив не кровожаден и не злопаметен, даже к магглам он относится довольно ровно и снисходительно. И всё же в свои двадцать два рай Ивэну уже не светит.
Просто есть люди, которые осознают, что они ублюдки, а есть такие как Ив. Обманывают себя и искренне верят, что они вроде как и неплохие ребята, просто не всегда получается поступать правильно. Он не осознает цену жизни и смерти. Ему не приходилось терять близких, а остальные для него чужаки, о который он и не задумывается вовсе. Его жестокость инфантильна и недалёка, как у детей, отрывающих крылья мухам от скуки. Он не привык ставить себя на место других, а потому не тревожит свою совесть понапрасну, делая исключения лишь в редкие моменты просветления. Наверное, его реакции возможно были бы другими, если бы над ним постоянно висела угроза, что обо всём может узнать mama. Её огорчение, как вы уже слышали, — настоящая катастрофа.
Ив человек максимальных эмоций: смеется только искренне, кричит, когда в отчаянии, плачет, если больно. Он влюбляется каждый день и так же легко отпускает. Совсем не умеет вовремя останавливаться, ему нравится быть постоянно в движении. Наверное, это всё в силу возраста. Ив стремится взять от этой жизни по-максимуму, хотя он совсем не амбициозен. Живет одним днем и не думает о последствиях. Часто шутит, что такие, как он, живут один час. Работать не любит и не хочет, мысли о повседневной работе с утра до вечера в установленные временные рамки вгоняет его в уныние. Зато квиддичу он отдается также максимально, как и прожигает свою жизнь.
За беззаботной улыбкой прячутся черти, а обаятельность, воспитанность и веселость лишь фасад для нездоровой безбашенности. Он, не задумываясь, идет против многих общественных норм, если они его не устраивают. Его не мучают моральные дилеммы. Любой конфликт для него — игра, от которой можно получить максимум удовольствия. Со школьных лет он был хулиганом и задирой, душой компании и подлым ублюдком для недругов. Пожалуй, Ив анархист по своей природе. Ему бы родиться в начале века где-нибудь в России, чтобы в первых рядах штурмовать Эрмитаж. Топтать ценнейшие произведения искусства, ясно осознавая истинную стоимость потери. Стоять по правую руку от Гитлера в тридцатых, мечтая свергнуть правительство, с восторгом в глазах, не смотря на обреченность и полный фиаско. Раскинув руки, ухмыляться и готовиться к расстрелу. Или приветствовать взмахом ладони Че, придерживая другой рукой автомат. Бесстрашный и сосредоточенный, когда дело касается его идей, взглядов и принципов.
Инстинкты вызывают в нем преклонение перед хаосом. Иногда создается впечатление, что Ив издевается над окружающим миром. Без самодовольства и лишней суеты. Своими движениями и взглядами он вроде и предупреждает окружающих об опасности, давая фору и возможность сбежать от себя, но улыбкой притупляет чувство угрозы. Ив практически безразличен до последствий и наказаний, если это не касается семьи и Пожирателей. В нем слабо развит страх боли и смерти. Он словно суицидальник, решивший оторваться напоследок.
Ивэн... Ивэн. С чего же все начиналось?
С неосторожно оброненных слов, как это и случается обычно. Со дня, когда ему предсказали погибель, но он не испугался. Наоборот, возомнил себя неуязвимым до встречи икс. Он стал проверять на деле, верно ли предсказание. Дерзил и нарывался, лез на рожон, не взвешивая силы, и с юношеской беспечностью во взгляде ходил по краю, противореча любым инстинктам самосохранения и доказывая друзьям, что он прав. Ив перешел все грани, извратив каждое слово неловкой бедняжки Трелони, и натворил достаточно. Искренность, с которой он поверил во всю эту чушь, могла бы умилить, если бы не вызывала холодную дрожь от некоторых поступков, что он совершил. К тому же в попытках догнать саму смерть он неминуемо столкнулся со скукой. Адреналин — как наркотик, со временем его перестает хватать. Ив стал его заложником, и уже ни раз ловил себя на мысли, что предвкушает встречу с тем, кому предсказано победить его..ПРИВЫЧКИ
Ив в отличие от педантичных родителей любит хаос во всем и порой преднамеренно оставляет его в различных мелочах, переставляя детали в идеальных картинах. Его облик также в меру небрежен, дома и подавно царит то, что ужаснёт и mama, и papa. Ив не любит нормированный график — это больше всего огорчает его во взрослой жизни. Он также не особо придаёт значения времени суток, но обязательно раз в день связывается с мамой, чтобы та не волновалась. Иногда заходит к ней на работу, попутно заглядывая к Эйвери и посмеиваясь над его «скучной» работой.
Ив раскован, но не вульгарен, его походка и движения естественны. Он бывает порывист в эмоциях, но в повседневности не забывает о вежливости и этикете. В его образе присутствует легкая небрежность. У него цепкий и чаще всего серьезный ("разумный" - как говорил профессор Флитвик) взгляд, за исключением моментов искренней веселости, конечно. Он не любит отводить глаза в сторону, порой смущая этим. На спине осталось несколько подростковых шрамов из-за того, что летом между пятым и шестым курсом он вытянулся сразу на десять сантиметров.ПРИМЕР ИГРЫВ ту ночь, перед тем, как всё случилось, я прожил целую жизнь. Яркую, полную взрывных эмоций, радости, слез, переживаний и впечатлений. Не хотелось просыпаться и расставаться с тем, что стало дорого в мире Морфея. Но у меня не было выбора. Я цеплялся разумом за несуществующую реальность, а раздражающий звонок пробивался через выстраиваемые преграды. Сон скороспешно и неуклюже обрастал декорациями вокруг нагло вторгшегося раздражителя, пытался обмануть и объяснить источник инородного звука, но все же уступал в настойчивости. Я догадался не сразу, с сожалением прощаясь с тем, чего никогда на самом деле не было, пока злая память, торопливо, словно ветер сдувала воспоминания минувшей ночи, оставляя лишь терпкий осадок и тоску... по чему-то или кому-то. Телефон продолжал напевать мелодию Dope D.O.D., я нехотя шарил рукой по скомканной простыне в поисках смартфона, пока осевший голос не нарушил тишину спящей комнаты:
- Алло?- Макс? Где тебя носит? Мы уже минут десять стоим внизу, - сонно соображаю, чего от меня хотят. Бодрые слова Стива режут слух. Хочется отключить телефон. Останавливает лишь изумленное: - Только не говори, что ты еще спишь! Три часа дня!
Сплю. Да и хрен с ним. Мозг отказывается включаться. Пытаюсь сообразить, что в этом такого. Каникулы все же. Череда изнурительных экзаменов и лекций закончилась еще неделю назад. Имею право на отдых.
И сны, оставляющие зудящую оскомину.
- Нет-нет-нет, бро! Не закрывай глаза! - слышу в трубке короткие гудки, опуская на минуту веки. Наверное, снова отключаюсь, потому что следующее, что ощущаю - это резкий толчок в плечо. Стив наваливается на меня прямо в одежде, трясет и с издевкой грозит:
- Я сейчас достану маркер и нарисую тебе на лбу хуй, если мы из-за тебя опоздаем. Макс, ну ты чего? Вроде вчера не бухал! Там Элис уже всем мозг проела, сидит с кислой миной из-за тебя.
- Боже, она тоже едет? - хмуро ворчу, уткнувшись носом в подушку. Стиву стоило начать будить с этой новости. Она отбивает весь сон. - Скажи, что ты нашел мой труп.
- Ну уж нет, страдать от её компании, так всем вместе! Макс, серьезно. Через полчаса яхта отчаливает, а нам еще за пивом надо заехать.
Не хотел никого подводить, потому поддаюсь напору друга, скрываясь в душе минут на семь. Все равно он добьется своего, даже если я действительно решу прикинуться мертвым. Такой он... Митчеллс - мой сосед по комнате в колледже. Один из тех шумных и ярких студентов, чье имя и непринужденная улыбка всегда на виду у преподавателей и учащихся. Хотел бы сказать, что он заноза в заднице, но нет, его все любят, и все пытаются ему понравиться. Душевный он что ли, умеет располагать к себе, сохраняя при необходимости дистанцию. Я на его фоне какой-то странный чувак, к которому непонятно как подъехать. Редко интересуюсь людьми, шучу с серьезным лицом, временами отрываюсь на тусовках и вечно витаю где-то в своих мыслях. Интроверт, к которому по воле случая привязался шабутной экстраверт. И по-моему именно это Стива и прикалывает. Контраст.***
Мы опаздываем уже минут на десять, и все равно не суетимся на парковке, разгружая открытый джип. Напрягаюсь от тяжести, когда Стив вручает мне ящик пива, но ничего не говорю, молча направляясь в сторону пристани. Не хочется задерживаться с замешкавшейся компанией. Элис всю дорогу сверлила меня недовольным взглядом, накручивая себя сильнее от того, что не удалось добиться должного эффекта. Понятия не имею, какого именно, но я стараюсь не замечать её совсем. Уж больно она душная, подумаешь проспал. С кем не бывает. К чему весь этот драматизм.
Сегодня ясный и жаркий день. Он магнитом притягивает жителей Майями к океану. Обжигающие лучи впиваются в затылок. Хочется взъерошить волосы, но руки заняты. Невольно жмурюсь, не успел надеть солнцезащитные очки. Поспешил. А потому они болтаются, зацепленные за ворот футболки, оставаясь бесполезным аксессуаром. Лицо обдувает соленый ветер. Воздух влажных и горячий, не насыщающий легкие кислородом. Настроение странное. Вроде спокойно от предчувствия скорой прогулки и вечеринки, но тоска после пробуждения добавляет серых красок и задумчивости.
Угадываю нужную яхту сразу, хотя вижу её впервые. Она выделяется белоснежной статью в лучших традициях Benetti. Гордая и изящная "Лакрес". Сложно не заметить, с каким восхищением и завистью поглядывают на неприступную красавицу прогуливающиеся туристы. Я же смотрю на нее с мимолетной тревогой. Стыдно признаться, но в океане меня укачивает от мерных движений волн. Не хотелось бы этим омрачить поездку.
Когда подхожу ближе, молодежь на палубе оживляется, даже несмотря на то, что мы не особо близко знакомы. Пересекаемся иногда на тусовках, но разве это показатель? Я и хозяина яхты знаю постольку поскольку. Как бы странно это не звучало, но нас всех объединяет Стив своей непомерной энергетикой и обаянием.
- Где Митчеллс? - первое, что у меня спрашивают, когда поднимаюсь на палубу, опуская ящик себе под ноги. Наконец-то, лохмачу волосы на затылке, голова горячая от солнца, и прячу глаза за солнечными очками. Киваю в сторону стоянки, приветствую всех, пожимаю руки и уточняю:
- Ваши все? - больше для приличия подавая голос. Окидываю взглядом народ, насчитывая человек десять. К ним можно добавить меня, Стива, Элис и Дага. Они как раз догоняют меня, шумно поднимаясь на борт. Мы будто катализатор суеты, смеха и разговоров, открываем у присутствующих второе дыхание и прилив настроения. Все приходит в движение, а я устраиваюсь в ближайшей тени, достаю сигарету и расслабленно закуриваю, не испытывая дискомфорта от роли молчаливого наблюдателя. Стив периодически подначивает меня, я невозмутимо улыбаюсь, прикусывая сигарету. Даже беспричинная тоска куда-то отступает, разгоняемая ненавязчивым звуком включившегося двигателя "Лакрес". Мы плавно отчаливаем, провожая взглядом удаляющийся берег. Все в этот день обещает нам незабываемые выходные....***
Впервые в океане ночью. Непередаваемые и странные ощущения. Нас окружает темнота и бесконечное полотно раскинувшихся звезд. Луны не видно, но зрелище завораживающее, даже несмотря на громкую музыку, пугающую темные воды, не привыкшие к подобной дерзости. Я изрядно пьян, да и сейчас держу в руках бокал виски, но шуметь больше не хочется. Чертовски хорошо и воздух, наконец, не топит теплом, а освежает легкие. Хочется дышать полной грудью. А еще кричать от удовольствия и легкости. Даже Элис больше не раздражает.
Народу на верхней палубе тоже весело, я сам только-только вырвался от развеселившейся компании, устроив себе перерыв. Здесь вдалеке от цивилизации мы словно попали в скрытую реальность с другими физическими и эмоциональными законами. И я любуюсь ей, ловя каждый момент, ощущая хмельную эйфорию, пропитавшую белоснежную яхту. Жесткие биты музыки проникают под кожу, током проходясь по телу, а я смотрю в глаза океану и улыбаюсь своим одиноким безумием. Завораживающие ритмы взорвут меня сейчас. Они взорвут всех нас, накаляя атмосферу до предела. Друзья на палубе смеются, а я чувствую их восторг, как свой. Как же офигенно... И океан танцует вместе с нами. Неспокойный он. Раскачивает так, что немного мутит. Я даже не слышу, как кто-то подходит со спины.
